Не только Фредди представляет себе всех русских карикатурными коммуняками. Вообразить другой тип бытия — определяющего, как знают все коммунисты, мышление, — всегда сложно, и в этом смысле советские люди для западных авторов в чём-то сродни инопланетянам или эльфам.

Что мир знает о русских? Конечно, главная часть национальной идеи, кроме коммунизма — православие, театральное в своей экзотичности. Что воинствующие безбожники в церковь не ходят, а если ходят, то дорого за это платят, вроде бы понятно, но не очень важно. Эстетика и идентичность важнее.
В шведской версии 2002 года Сергиевский, как будто бы живущий в 1976 году, истово крестится накануне матча, а Светлана и вовсе регулярно ходит в церковь вместе с сыном (там-то их и забирают кгбшники, чтобы произвести психологическую атаку на её нестойкого мужа).

Немногочисленны и узнаваемые топонимы. Фредди Трампер отказывается играть с русским в городе Leningrad, но чета Сергиевских, разумеется, из города Moscow и даже познакомилась на Красной площади. В чикагской версии 1990 года упоминается ещё игра Сергиевского в загадочном месте Volograd.

В 2018 году в американском Кеннеди-центре поставили «Шахматы», полностью изменив драматургию спектакля, усилив политическую интригу и добавив множество подробностей, в том числе и документальных. Однако и в этой, как будто бы предельно деромантизированной версии, реалии СССР словно бы взяты из приключенческого фильма 80-х: беднягу Сергиевского в детстве разлучают с родителями и растят в специальном интернате для будущих шахматных чемпионов, человеческая жизнь ему не положена, а его предшественник, чемпион Союза Борис Иванович, загадочным образом исчез в Союзе, после того как не смог стать чемпионом мира.

Страшная машина тоталитаризма не пощадит и Анатолия, если он проиграет, но при этом почему-то снисходительна к его жене и детям, когда Сергиевский эмигрирует. Может быть, впрочем, жена его — просто симпатичный агент.

Угрожать Светлане товарищ Молоков горазд решительно во всех версиях, однако его суровость появляется только ко второму акту. В первом же он дружелюбно терпит очевидное нарушение субординации со стороны советского спортсмена: тот спорит со своим куратором, обрывает его, а то и откровенно хамит.

В московском спектакле о том, кто тут главный, напоминают мизансцены: Сергиевский отдаёт Молокову паспорт, показывает ключ от гостиничного номера, — но не более того. Встречаться с Флоренс наедине Анатолию тоже обычно разрешается, даже если в отдалении стоит и наблюдает строгий товарищ Молоков.

Конкретнее всего карательные меры в отношении семьи Сергиевских были описаны на Бродвее, а затем в чикагской версии и в американском туре 1990 года. Детей здесь у Анатолия и Светланы нет, и они давно не живут вместе, но когда Анатолий эмигрирует, у Светланы отнимают квартиру. А когда отказывается вернуться, с его пятилетним племянником, сыном брата из Рыбинска, происходит «небольшой несчастный случай».

Команда московской постановки предприняла шуточную попытку найти логичное объяснение такому попустительству со стороны органов. Версию оперативного прикрытия побега Сергиевского в специально созданном выпуске журнала «Работница» излагает Светлана Сергиевская: Анатолий, дескать, провел год в командировке, готовясь к новому чемпионату, а выиграв, счастливо вернулся в Советский Союз «и теперь каждый день возвращается домой с работы».

Что ж, пропагандистская версия, прикрывающая явно халтурную работу и удачное стечение обстоятельств не хуже любой другой! Впрочем, под таким предлогом — длительная командировка по творческой необходимости — Советский Союз вполне официально покинули, например, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская.

КГБшники не приходят одни, и у них длинные руки — это тоже все знают.
Ещё на Лондонской премьере Флоренс выдвигала протест против многочисленности советской делегации, на что Молоков отвечал: «Наша делегация состоит всего из четырёх человек, считая чемпиона. Врач, специалист по физической подготовке, психолог, служба безопасности и повар не могут считаться делегатами».

Начиная с бродвейской версии 1988 года в постановках в США после «Квартета» герои обычно встречаются в ресторане, который наугад выбирают по туристическому путеводителю Флоренс и Молоков. Когда Фредди не является, Молоков связывается со своим подчинённым, чтобы узнать, куда делся американец.

«За мной вы тоже следите?» — спрашивает Флоренс Сергиевского, на что тот решительно отвечает: «Лично я — нет!»

Зато следят за Сергиевским: в том же ресторане оказывается единственный посетитель, который по-русски просит передать соль. В этом можно усмотреть не столько небрежность агента под прикрытием, сколько акт устрашения, хотя Анатолий и превращает неловкую ситуацию в повод сделать Флоренс первый комплимент: «Этот человек говорит, что у вас очень красивые глаза», — переводит он. Вот только в чикагской версии 1990 года ресторан, где происходит дело — японский, а Сергиевского сама просьба нисколько не удивляет. Солёные суси — часть советской национальной идеи?

А вот где страшная советская действительность выглядит действительно страшной и очень достоверно советской — так это в дрезденской версии 2008 года. Режиссер Вольф Виддер, уроженец Берлина, сумел передать отчаяние загнанного в угол Сергиевского, обязанного принести победу по указке куратора, и в мизансценах, и пластически. Хотя без танцоров, отплясывающих подобие «Яблочка» в белых папахах в сцене торжества Молокова, «Советской машине», тоже не обошлось.

Сама «советская машина», давшая название номеру Молокова, то есть сильнейшая шахматная школа, в самом деле, конечно, была: отобрать шахматную корону у Советов почти никому не удавалось. Но само это название было распространено в американской, а отнюдь не отечественной прессе. Впрочем, кто мешает Молокову иронизировать именно над этим?

Фредди тоже отчасти продукт стереотипизации: все ведь знают, что шахматисты сумасшедшие или как минимум нейроотличные. Как выдуманные, от набоковского Лужина до нетфликсовской Бет Хармон, так и реальные, от Пола Морфи до Бобби Фишера. Сергиевский Трампера защищает: «Он гениальный безумец. Невозможно предугадать, каким путём он пойдёт. Его нельзя проанализировать и понять, что вполне означает, что он вовсе не безумец», — а вот сам Фредди свой нетаковостью скорее бравирует. Когда они расстаются с Флоренс, он обвиняет её в том, что она "set me up, pull me down, then exploit my condition" — «подставила, выставила дураком, а потом воспользовалась моим состоянием». Так по-английски обычно говорят о медицинском состоянии — болезни или так или иначе существенно влияющей на жизнь особенности. Может быть, Фредди плохо себя ведёт не потому, что не старается?

Если смотреть на «Шахматы» с точки зрения эксплуатации стереотипов, то номер в посольстве — настоящая сокровищница, только на этот раз западные люди эксплуатируют клише сами о себе.

Тим Райс хорошо знал, кого высмеивает: нерасторопных британских клерков, которые щеголяют прононсом и очень-преочень английской лексикой — в сочетании с неповторимым взглядом на мир. Номер начинается с дружного восклицания «боже мой, как это скучно» ("oh my dear, how boring"). Даже сам номер назывался в оригинале Embassy Lament — «Плач сотрудников посольства», — что напоминает, например, о «Плаче Дидоны» из очень английской оперы «Дидона и Эней» очень английского композитора Генри Пёрселла. Боже мой, как это по-английски!

Изначально «Шахматы» так или иначе метили в англоговорящую и скорее всего британскую аудиторию, поэтому такая сатира попадала точно в цель. В американских версиях сцены в посольстве обычно вовсе нет — шутки над англичанами вышли бы несмешными; да и эмигрирует Сергиевский обычно в США.

В шведском спектакле 2002 года либретто перевели на шведский, и сохранить тонкие подколки Тима Райса в адрес соотечественников стало невозможно. Зато образ посольской жизни стал ещё достовернее: бюрократы любят выпить и закусить, а работать совершенно не стремятся.

Стоит ли удивляться, что в московской версии посольские суконные рыла гораздо больше напоминают полицейских из «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича или газетчиков из его же «Носа», а сам номер вызывает в памяти секретарш из «Норд-Оста», который, кстати, написали Алексей Иващенко и его регулярный тогда соавтор по дуэту «Иваси» Георгий Васильев.

Разговаривают канцелярские крысы тоже совсем не так чопорно и изысканно, как райсовские англичане, позволяя себе словечки вроде «вапще». Ну и ладно: зато всё сразу понятно. Юмор Алексея Иващенко узнаётся сразу, а привычная песенная интонация напоминает о не такой уж бесшабашной иронии «Ивасей».